Мои родители абсолютно не связаны с наукой. И почему во мне это появилось, не могу объяснить. Отец воевал, дважды был ранен, находился, как тогда говорили, «на советской работе». А мама трудилась в райкоме комсомола. Она мечтала, чтобы я пошел в мединститут, все время мне говорила, мол, Юра, иди в мед — это так интересно! И была очень расстроена, когда я не пошел.

Я учился в обычной школе, не специальной. Учился хорошо, участвовал в олимпиадах. Помню, классе в седьмом написал реферат на тему открытия трансурановых элементов — на основе работ американского ученого Гленна СИБОРГА. Именно тогда я понял, какая это интересная сфера, и уже лет в 15 решил, что буду заниматься наукой.

Потому что этому факультету не было аналогов в мире. Знаменитая система ФизМеха гармонично сочетала учебный процесс и интенсивную научно-исследовательскую работу, которой студенты занимались уже со второго или третьего курса. Моя специальность 0410 — я до сих помню номер, потому что таких групп в СССР было всего две: одна — на нашем ФизМехе, вторая — в Московском инженерно-физическом институте (МИФИ). Называлась эта специальность «металлофизика и металловедение специальных и реакторных материалов».

По правде сказать, изначально я выбирал между физикой и, как ни странно, психологией — вероятно, под влиянием мамы. Но когда узнал, что факультет психологии в Госуниверситете образован на базе философского факультета, решил, что это не совсем мое. Философия отпала. Я сосредоточился на Физфаке Госуниверситета, но совершенно случайно прочитал в одном буклете, что в Политехе существует ФизМех, который к тому времени окончили около 4 тысяч человек. Из них каждый второй был кандидатом наук, а каждый десятый — доктором. И 50 академиков и членкоров! Среди них такие именитые и уважаемые, как Юлий Борисович ХАРИТОН — трижды Герой Соцтруда, один из руководителей советского атомного проекта. Деканом факультета был в свое время Николай Николаевич СЕМЁНОВ — наш нобелевский лауреат. Это произвело на меня мощное впечатление. И я отправился именно туда.

Поступать не трудно — трудно поступить (Смеется.). Конкурс порядка семи человек на место. На ФизМех в основном шли такие же фанатики, как я, — которым этого ну очень сильно хотелось. Было много медалистов. Тогдашняя система позволяла им сдать первый экзамен на пятерку — и они уже зачислены. Остальные — выпускники физмат школ. Поэтому при поступлении был достаточно высокий уровень конкуренции. А какие риски? В случае пролета ты шел в армию. Чтобы поступать на такой факультет в таких условиях — надо было очень этого хотеть. Но все сложилось удачно, я поступил.

Мне не нравится слово «сложно». Потому что если по-настоящему учиться, то это всегда сложно. Во-первых, огромный объем материала. И высочайший уровень требований. ФизМех всегда считался элитарным, факультетом голубых кровей, и всегда в Политехе к нему относились с пиететом. Был даже такой стишок: «Не могу смотреть без смеха на дистрофиков с ФизМеха. Нам понятен этот смех не попавших на ФизМех». Даже в этих ироничных строчках есть понимание того, насколько это особенное место. Уже на этапе подачи заявления тебе говорят: «Э-э-э, это ФизМех, имей в виду!». Обратите внимание, сколько раз я это повторяю: такое отношение было заложено в самом начале. Классный уровень, классная школа — я искренне горжусь тем, что учился на ФизМехе!

Отсев шел большой, 30-40% студентов не добрались до финиша. Мне удавалось показывать результат. И если на первом курсе еще были и четверки, то со второго — только пятерки. На третьем начал заниматься научной работой. Помню, был такой курс «радиоэлектроника в экспериментальной физике». До сих пор перед глазами стоит учебник, по которому надо было готовиться к экзамену. Автор — БОНЧ-БРУЕВИЧ, а в книге — под 800 страниц одних формул и схем. И в течение семестра это надо было усвоить. Помню курсы типа квантовой механики. Тебе в начале семестра дают большую и очень сложную задачу, которую и старшекурсники не берутся решать. Ты приходишь на экзамен и решаешь ее, после чего тебе дают другую задачу, с которой работаешь уже на месте. И только после этого начинаешь отвечать на билет. Были случаи, когда из 20 человек экзамен с первого раза сдавал только один. Очень мощная система обучения.

Поскольку я занялся научной работой и ходил не на все занятия, у меня возникла проблема со сдачей философии. Честно — я не был ни на одной лекции, ни на одном семинаре. И когда пришел на последний, лектор очень обрадовался. Я стал рассказывать, что болел или что-то в этом роде, а он говорит: «Не важно, где вы были. Главное — знать предмет». Вызвал меня к доске, и выяснилось, что я вообще ничего не знаю. «Значит, встретимся на экзамене», — сказал преподаватель.

Я понимал, что шансов у меня никаких. Было три дня на подготовку. Взял книгу — курс марксистско-ленинской философии, 348 страниц. Решил, что буду заниматься два дня по 14 часов каждый день. Но не по целому часу, а по 45 минут. То есть 348 страниц делим на 28 часов — значит, за 45 минут мне надо было изучать 14-15 страниц. Потом день на повторение, то есть по 30 страниц за 45 минут. И я это осилил. Но еще требовалось знание работ классиков. Я их не читал, поэтому отправился на кафедру общественных наук, взял карманный словарь по философии, полистал — и пришел на экзамен. Преподаватель снова обрадовался, когда меня увидел. Я взял билет, сел перед ним, все написал, стал отвечать. Профессор был сильно удивлен, потому что несколько дней назад я не знал ровным счетом ничего. Начал задавать вопросы, на которые я тоже ответил. После говорит, что, мол, не может мне пятерку поставить. А я ему — нет, подождите, вы же сами сказали, что главное — знать. Тогда он решил спросить меня по какой-то из работ классиков — к его великому удивлению я смог дать ответ. Экзаменатору ничего не оставалось, как поставить мне пять баллов.

Повторюсь, наш ФизМех был особенным факультетом, преподаватели — людьми яркими, необычными. На первом курсе часть лекций читал Анатолий Владимирович РУКОЛАЙНЕ — по линейной алгебре, аналитической геометрии, теории групп. Помню, как на одном из занятий он сказал: «Ну а теперь быстро записываем третью теорему о гомоморфизме групп. Гомоморфный образ группы изоморфен фактор-группе по ядру гомоморфизма». У всех ступор. Повторил еще раз и с удивлением спросил — почему никто не конспектирует? Потом на доске написал формулу — и сразу все поняли суть: иногда информацию проще воспринять глазами, чем на слух.

Еще один выдающийся человек — профессор Дмитрий Николаевич НАСЛЕДОВ, который читал нам экспериментальную физику. Он был лауреатом Ленинской премии за изобретение полупроводникового лазера — первым подступился к этим вопросам. Помню, на лабораторной работе по магнетизму я записывал свои расчеты. НАСЛЕДОВ, проходя мимо, мельком взглянул — и говорит: «Да-а-а, молодой человек, вы прославите свое имя». Я понял, что где-то ошибся, стал пересчитывать — и действительно нашел оплошность.

На первом курсе нам читал физическую химию еще один очень интересный человек — профессор ШИШОКИН. Он работал давно, знал и СЕМЁНОВА, и многих из тех великих людей. Если студент у него на экзамене получал 4-5, то в зачетке профессор писал размашистым почерком «Ши-шо-кин». Если тройку, то писал «Шиш».

Если три сессии подряд ты сдаешь без четверок, то можешь получать Ленинскую стипендию. У меня была повышенная, 57 рублей, то есть 45 рублей + 25%. А Ленинская стипендия — целых 90 рублей! Но чтобы ее получать, нужно было, помимо прочего, заниматься общественной работой. Я не занимался принципиально. Не хотел терять время — и все. Меня вызывали на комсомольское бюро вместе с троечниками, которые были на грани отчисления, вместе с ними отчитывали, угрожали разными санкциями...

Еще помню наше увлечение играми типа «Крокодила», когда загадывается фраза и один из участников должен передать ее суть без слов, с помощью мимики или пантомимы. Однажды загадали фразу «Ты чего, ядрена вошь, без меня какао пьешь?» Хоть мы и долго думали, но в конце концов отгадали (Смеется.).

Знаете, есть такое высказывание: нет нерешаемых проблем, просто на какие-то из них нужно больше времени. Поэтому то, что я рассказал про экзамен по философии, это на самом деле одна из моделей поведения физмеховца. Нам с самого начала говорили, что в принципе мы можем всё. «Вы можете всё!» Мне 19-20 лет, а я уже запрограммирован на такое восприятие. Надо — выучу материал целого семестра за три дня. Примерно так же в институте мы, студенты- первокурсники, практически за год освоили английский (потому что из иностранных языков был только он). Потому что и факультет, и Политех давали целеустремленность и понимание того, что любую задачу можно решить. И это не вопрос самонадеянности.

Для меня самым главным в институте был мой первый научный руководитель, который сформировал меня как ученого, профессор Алексей Николаевич ОРЛОВ. Человек с очень непростой судьбой. На четвертом курсе под его руководством я решил задачу ХАЛЛА-РИММЕРА. По идее, после этого я должен был пребывать в состоянии полной эйфории и восторга. Но мой учитель спокойно сказал: «Вы молодец. Вы полностью повторили решение, которое сделали ХАЛЛ и РИММЕР, — вот, можете посмотреть их статью, она опубликована здесь. Но ведь это уже неинтересно — они сделали это первыми».

Совершенно ужасно! Я был уверен, что продолжу работу у профессора ОРЛОВА в Ленинградском физико-техническом институте — Физтехе. У меня был самый высокий балл в группе, что являлось преимуществом при распределении. Но в ноябре меня вызвали в деканат, в котором за время учебы я практически ни разу не был. Там сидел такой серьезный мужчина, который сказал примерно следующее: мы вас отобрали, вы поедете в один из ядерных центров типа Арзамаса, где надо будет работать с новой установкой. На мои попытки отказаться он напомнил, что три года я как молодой специалист обязан отработать по распределению. А потом? А потом 15 лет не имею права уезжать с этой территории...

Алексей Николаевич ОРЛОВ меня успокаивал, говорил, что мы все равно найдем возможность сотрудничать. Но я понимал, что он говорит это просто для того, чтобы меня успокоить. В феврале заканчивалось обучение, и к тому моменту все были распределены. В марте-апреле пошли на работу, а меня никто никуда не зовет. Я обратился к нашему заведующему кафедрой Василию Андреевичу СТЕПАНОВУ: почему нет вызова, куда мне идти? Выяснилось, что установку для этого ядерного центра не купили, и я, имея самый высокий балл, оказался без распределения — фактически на улице... Это при том, что в советское время любое место работы надо было согласовывать с Министерством. И тогда мне завкафедрой сказал: «Пойдешь работать на Ленинградский Металлический завод, в лабораторию». «На завод — да никогда в жизни!», — наотрез отказался я. Завкафедрой сказал, что зря, там классный коллектив, он сам там работал и теперь он — доктор наук, профессор. И я буду. Деваться было некуда, я отправился на ЛМЗ в физико-рентгеновскую лабораторию. Выяснилось, что рабочий день здесь шесть часов, за вредность дают молоко и длинный отпуск — действительно классное место! Но когда я пришел, начальник подразделения болел, и меня направили в другой отдел. Так я оказался в самой что ни на есть производственной лаборатории, среди масла, железа и прочих неотъемлемых атрибутов производственной работы. И это после решения проблемы ХАЛЛА-РИММЕРА! Я ощущал себя несчастнейшим человеком в мире и чувствовал, что мое светлое будущее угроблено. Потом я понял, как мне повезло. Насколько важна и сложна эта работа, а в производстве работают люди очень высокой квалификации и ответственности. С самого начала своей деятельности я приобрел важнейший опыт работы в производстве, новое понимание того, как в реальности научные результаты должны внедряться в практику.

Но однажды на ЛМЗ случился пожар. Сгорел цех с очень важной продукцией, и мне поручили заняться дефектацией того, что удалось спасти, — при жестком контроле со стороны спецзаказчиков и соответствующих служб. Эта ситуация научила меня предельно ответственно относиться к каждому своему движению, слову, решению. Когда я пришел на завод, вообще не разбирался в этой сфере, а уже через год знал многое. Здесь, как в свое время на ФизМехе, я оказался в окружении грамотных, высококлассных специалистов. Моим начальником был доктор наук, профессор, лауреат Ленинской и Государственной премий. Из 180 человек 20 были кандидатами наук. При всем при этом уже через год, хотя я был еще молодым специалистом и мне было 24-25 лет, меня назначили заведующим этой лабораторией. В подчинении у меня оказались люди в возрасте от 18 до 65. Очень интересный и сильный коллектив, много работы и новых задач разной сложности и уровня ответственности. С тех пор я работаю начальником (Смеется.).

Именно так. Это опять же к теме физмеховского образования: нас учили, что мы можем всё! Оказался в новых условиях и в другой области знания? Ну и что, подумаешь. Жизнь только подтвердила правильность этих установок.

В будущем так складывалось, что я отсюда уходил, потом возвращался. Работая здесь, защитил кандидатскую диссертацию, связанную с паровыми турбинами. А потом в силу ряда обстоятельств ушел работать в НПО ЦКТИ на должность заведующего лабораторией, которая связана с котлами и трубопроводами, — то есть опять-таки в совершенно другую сферу. Работая там, защитил докторскую. И если кандидатская у меня по техническим наукам, то докторская — по физико-математическим. Потом работал заместителем директора по науке в ЦКТИ и практически 10 лет был генеральным директором этого института. В какой-то период совмещал эту должность с нынешней, потом окончательно перебрался в «Силовые машины», где пришлось поработать в том числе и генеральным директором.

Для человека очень важно, чтобы у него было ощущение свободы. А оно появляется, на мой взгляд, когда желания и возможности совпадают. Такое случается нечасто. Вот я, например, решил задачу ХАЛЛА-РИММЕРА и ощущал себя свободным и счастливым человеком. В остальных же случаях надо либо желания умерить, либо возможности развивать. Думаю, главное мое достижение в том, что, несмотря на все перипетии, я всегда занимался любимым делом. И до сих пор продолжаю заниматься. Читаю книги и научные статьи, сам пишу. Даже если бы в свое время я не защитился, все равно мне было бы интересно этим заниматься. Так что чего я захотел, того и достиг. А все прочее — атрибутика.

Мне всегда везло с людьми. И на ФизМехе, куда пришли отборные люди, знающие себе цену, и в машиностроении. Если было бы по-другому, я выбирался бы отсюда любыми путями. Но я задержался в этой среде, потому что здесь всегда были люди высочайшего уровня. За счет этого «Силовые машины» жили и развивались.

«Профессор, доктор технических наук, лауреат Ленинской и Государственной премии» — а дальше просто начинаем фамилии перечислять, потому что их было несколько. Александр Игнатьевич ЧИЖИК, Андрей Сергеевич ЗИЛЬБЕРМАН, Арон Вульфович ЛЕВИН, Глеб Степанович ЩЕГОЛЕВ, Николай Николаевич КОВАЛЕВ. Это специалисты высочайшего уровня. Помню, однажды пришел на консультацию к ЧИЖИКУ, и он мне стал рассказывать о каких-то вещах, которые я воспринимал, условно говоря, как бесформенную груду промасленного железа. А он говорил так, что было видно — это человек-энциклопедия, он знает всё! И даже эта промасленная груда — кладезь интересного.

В 1969 году в институте отмечали 50-летие ФизМеха. В Белом зале была встреча выпускников. На нее приехали Юлий Борисович ХАРИТОН и ФЛЁРОВ Георгий Николаевич, который своими трансурановыми элементами тогда уже в Подмосковной Дубне занимался. И еще много других выдающихся выпускников ФизМеха. Такие великие люди в огромном количестве! Но я ощущал себя нормально в общении с ними. Мне тогда ФЛЁРОВ на книге написал пожелание — до сих пор ее храню.

Честно говоря, я не очень умею отдыхать. Бассейн, спортзал, вино в хорошей компании иногда. В отпуске, за исключением последнего отпуска в Крыму, два-три дня — и я начинаю думать, чем бы заняться, потому что скучно. Книжки читаю, когда есть возможность. В основном на английском, чтобы держать себя в форме. Но читаю легкую литературу — Сидни Шелдона либо Дэна Брауна. Из последнего — прочитал его остросюжетный роман «Deception Point» («Точка обмана». — Примеч. Ред.).

Есть у меня и хобби — сочиняю стихи, но необычные. Мировых аналогов этому стилю не знаю. Я не шучу. У меня одна строчка на английском языке, вторая — на русском. При этом сквозной смысл между ними сохраняется, и строчки рифмуются. К сожалению, первое стихотворение, которое я придумал, печатать нельзя (Смеется.), но я зачитаю одно из последних. Оно называется «Новый закон сохранения энергии».

I’m so impressed by her appearance,
И миксом из красы, ума и шарма,
That I’ve been getting new experience,
Поверю в силы уникальной кармы.
Some words concerned with energy capacity,
Что мощностью лишь митохондрий не закрыть
And with acceptance of attraction force and high mentality
Ее закон энергии смогу установить.

Я вхожу в Международный комитет премии «Глобальная энергия». На последнем заседании мы обсуждали, как расширить области, в которых эту премию можно вручать. Я сказал, что, на мой взгляд, очень интересная тема — энергетика биологических систем. Как в такой системе генерируется энергия, транспортируется, преобразовывается? Ведь митохондрия — это, образно говоря, маленькая электростанция в клетке. И в подтверждение своих тезисов прочитал это стихотворение. «Cherry on cake!», — воскликнул председатель комитета, нобелевский лауреат Родни Джон АЛЛАМ.

Там будут студенты, а не роботы — я в этом уверен. Понимаете, сейчас столько нового, так быстро обновляется информация. Вот медицина, например. Человек, который окончил мединститут лет 30 назад, либо переучивается в части лекарств, клеточных технологий и так далее, либо пользуется очень устаревшими знаниями и методами. В этом смысле вузу вряд ли можно сохранить преподавателя в классическом понимании. То есть, конечно, должна оставаться некая каноническая база, а вот для всего нового должна быть другая схема преподавания.

Нас ведь как обучали? Мы получали обширные базовые знания, а потом где-то должны были их применить. А сейчас есть конкретная задача, скажем, искусственный интеллект. И под эту задачу фактически должно идти обучение в условиях постоянно изменяющегося уровня знаний. Например, преподаватель, который в данный момент работает в этой области и является в ней гуру, готовит студентов конкретно под эту тему. Не знаю, когда, но изменения точно будут. Мне кажется, изменится соотношение между каноническим базовым образованием и надстроечным.

Сейчас как говорят? «Google есть — ума не надо». Но я уверен, что обучиться можно только на конкретном проекте. Недавно ознакомился с докладом директора по исследованиям фирмы Rolls-Royce. Так вот он сказал, что сегодня им не нужны классические инженеры, которых они раньше набирали. Им нужны математики, физики, специалисты в решении так называемых «связанных задач». Специалисты, которые могли бы полностью все уравнения написать, прописать начальные условия, все это завести в компьютер — и потом работать в виртуальном пространстве. То есть другого класса люди, других знаний, совершенно другой философии.

Использовать Политех для того, чтобы обрести чувство свободы. Этот университет позволит им резко изменить свои возможности, а значит, и желания.